Владимир Войнович
«Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»
17. — Нет, — сказала Нюра, — я не насчет этого, я насчет мужика. — От фронта никого не освобождаем, — быстро сказал прокурор. — Да нет, — сказала Нюра. — А если насчет алиментов, то пока рано. Только после рождения ребенка.
18. — Мы, — сказал он, — не сомневаемся, что вы хорошая работница и настоящий советский человек и что ваша связь с этим Чонкиным была совершенно случайной. Именно поэтому мы вас и не привлекаем к ответственности. Но именно поэтому вы должны от этого Чонкина решительно отмежеваться… Дальше пошла и вовсе какая-то тарабарщина: трудное время… сложная международная обстановка… противоборство двух миров… нельзя сидеть между двух стульев… необходимо определить, по какую сторону баррикад…
19. Глядя на Ермолкина, трудно было поверить, что родила его обыкновенная женщина, и что пела ему на русском языке колыбельные песни, и что слышал он своими ушами уличные голоса, и что читал он хоть когда-нибудь Пушкина, Гоголя или Толстого. Глядя на Ермолкина, казалось, что родила его типографская машина и завертывала вместо пеленок вот в эти самые гранки и верстки, и, как в эту серую бумагу, навсегда впечатались в его сознание и в каждую его клетку несъедобные и мёртвые слова.
20. — А чего мне их бояться? — распоясался председатель. — Я всё равно на фронт ухожу. Я их… Тут Иван Тимофеевич употребил глагол несовершенного вида, по которому иностранец, не знающий тонкостей нашего языка, мог бы решить, что председатель Голубев состоял с работниками Учреждения в интимных отношениях. Чонкин был не иностранец, он понял, что Голубев говорит в переносном смысле.
21. Этот генерал за короткий срок сделал головокружительную карьеру, потому что четыре года назад он носил еще одну шпалу и командовал ротой. Но однажды ему крупно повезло. Командир батальона в доверительной беседе сказал ему, что про Троцкого можно говорить все, что угодно, но во время Гражданской войны главкомом был всё-таки он. Может, памятливого командира и без высказывания замели бы своим чередом, но тогда трудно сказать, как это отразилось бы на судьбе будущего генерала. Здесь же все совпало наилучшим образом, Дрынов доложил Кому Надо и занял место комбата.
22. Когда человек спорит, он же не истину хочет доказать, он хочет доказать, шо он умнее тебя. Поэтому я всегда соглашаюсь. Хочешь быть умнее — будь. Если у тебя есть такая потребность души, шоб плюнуть мени у рожу, плюнь.
23. Трумэн извинялся, прикладывал руку к сердцу, объяснял, что конституция Соединенных Штатов не позволяет ему лишить человека права на политическое убежище. А если он нарушит конституцию, то в дело вмешается Конгресс. — Представьте себе, — сказал Трумэн, — вы нарушили вашу конституцию, что сделал бы с вами в подобном случае ваш Верховный Совет? — Что сделал бы со мной Верховный Совет? — переспросил Сталин и, когда он представил, что сделал бы с ним Верховный Совет или что он сделал бы с Верховным Советом, начал так хохотать, так ржать почти что в буквальном смысле и дергать правой ногой, словно пытался кого-то лягнуть. Трумэн посмотрел на кремлевского переводчика и тихо спросил, не нуждается ли маршал Сталин в медицинской помощи. На что переводчик холодно ответил, что здоровье товарища Сталина всегда бывает только отличным и медикам около него делать нечего.
24. — У нас, в нашем обществе, баб нет. У нас женщины, труженицы, они стоят у станков, они водят трактора и комбайны, они заменили своих мужей, ушедших на фронт, а вы их оскорбительно называете бабами. — Я не их, а лето называю бабьим, так говорят в народе. — Если все слова, что в народе говорят, да в газету… — Редактор покачал облысевшей своей головой. — Но ведь не писать женское лето, — сказал фенолог. — Именно женское.
См. также: Малиновый пеликан • Москва 2042 • Шапка